Жертва котла Лазарь Кармен Дети-глухари #2 В Одессе нет улицы Лазаря Кармена, популярного когда-то писателя, любимца одесских улиц, любимца местных «портосов»: портовых рабочих, бродяг, забияк. «Кармена прекрасно знала одесская улица», – пишет в воспоминаниях об «Одесских новостях» В. Львов-Рогачевский, – «некоторые номера газет с его фельетонами об одесских каменоломнях, о жизни портовых рабочих, о бывших людях, опустившихся на дно, читались нарасхват… Его все знали в Одессе, знали и любили». И… забыли?.. Он остался героем чужих мемуаров (своих написать не успел), остался частью своего времени, ставшего историческим прошлым, и там, в прошлом времени, остались его рассказы и их персонажи. Творчество Кармена персонажами переполнено. Он преисполнен такой любви к человекам, грубым и смешным, измордованным и мечтательно изнеженным, что старается перезнакомить читателей со всем остальным человечеством. Лазарь Кармен Жертва котла (Из жизни детей Одесского порта) ПОСВЯЩАЕТСЯ В. ГАРШИНУ – Старшина! – Что, Стрижик? – А я спать лягу. – Надо раньше котел окончить. Экзамен скоро. – А пусть им издохнуть с экзаменом. Я и так наработался. Две топки, все связи, заогненный ящик почистил. Десять часов работал. Я на полчасика лягу. Жалко тебе, что ли? – Жалко не жалко, а вот хозяин узнает, и нагорит. Ну, да бог с тобой, ляг. Мы за тебя уж поработаем. В котле о трех топках было невыносимо жарко, душно. Свечи от жары таяли, поминутно гасли и вспыхивали, вырисовывая по углам и меж горячих труб жарящихся, как на вертелах, детишек. Тоненькие, полуодетые и сонные, они апатично выстукивали молоточками трубы, и казалось, вот-вот молоточки выпадут из их рук, выпадут свечи, и они сомкнут глаза. Сверху, с палубы, слабыми отголосками доносились стук и визг подъемных паровых кранов, ржание лошадей и мычание коров, погружаемых в трюмы, голоса капитана, матросов и заунывное рабочих: «Вира помалу, майна, банда». Стрижик – мальчик лет двенадцати, с острой и лукавой мордочкой, карими глазками и курчавой головкой, получив от старшины разрешение, слез с заогненного ящика, потушил растаявшую и слившуюся в один нагар свечу, раза два зевнул, согнулся и сунулся комком под третью топку. Несколько минут Стрижик не мог заснуть. Над ним, под ударами шести молоточков, стонали связи и трубы, стонал заогненный ящик, и от этих стонов котел, это «пароходное сердце», казалось, не выдержит и лопнет. Но как ни стонал терзаемый молоточками котел, слабость и утомление взяли свое. Разбитый десятью часами работы, Стрижик сжался в еще меньший комок, подпер ручонкой свою курчавую головку, и скоро послышалось его ровное и спокойное дыхание. Стрижик заснул. И снилось ему: Он, Мишка Рябой, Ванька Колдун, Семка Клоп и Федька Дикарь сидят под эстакадой и играют в карты. В «три листика с подходцем». Мишка Рябой проигрался. Два рубля проиграл и злой такой. – Что ставишь? – спрашивает Рябого Колдун. – Пиджак. – Идет! Пас! Давай пиджак! – На, давись! Боком он у тебя вылезет. Ставлю жилетку! – Пас! Я выиграл! – радуется опять Колдун. – Давай жилетку! Что еще ставишь? – Картуз! – Пас! Картуз давай! Стрижик во сне улыбнулся. Откуда ни возьмись – стражник. – Ах вы, картежники! Вот я вас! Все разбежались кто куда. Колдун растерял пиджак и жилетку. А стражник: – Держи! Снилась Стрижику дальше – зима. Он и Семка Клоп лежат в бочке на набережной. Оба скрипят зубами, как волченята, обнялись и зарылись в солому. А ветер – у, какой злой! Так и шарит, валит клепки, тюки, черепицу, рвет электрические провода, эстакаду, залезает к ним в бочку и наносит снегу. Снился ему и моряк. Моряк этот держит его крепко-крепко и толкает в топку. А в топке – огонь страшнейший. Как пташка, бьется у него в руках Стрижик и плачет. Вдруг является господин, добрый такой, ласковый, и кричит моряку: – Не сметь, не пущу, отдай его! Моряк разжал руки и выпустил Стрижика. Снилось Стрижику после, что лежит он у обжорки пьяный-пьянехонький. Дикари напоили его. Лежит он, а из головки его бежит кровь. Кадык (вор) разбил ему камнем голову. Кровь бежит, и он тяжело дышит. Глазки у него смыкаются. Снилось ему еще, что сидит он в школе. И не один он. Тут и Мишка Рябой, и Ванька Колдун, и Семка Клоп, и Федька Дикарь. Все «свои», знакомые – шарики. Мордочки у них чистенькие, беленькие, как фарфоровые писанки, глазки сияют, волосенки подстрижены и намаслены, и на всех – новая одежонка. Все сидят и слушают. В классе тихо, и учитель с красным длинным носом читает. Читает все такое чудное: про «Волка и лисицу», «Красную Шапочку», «Козлика и его деточек». Спит Стрижик, улыбается во сне, и снится ему, снится. А товарищи заканчивают работу. Чистят последнюю трубку. И теперь все слабее и слабее звучат молоточки, слабее стонут связи и трубы. Скоро оборвется стон, и «сердце», как бы истекшее кровью, смолкнет и перестанет биться. Вот просунулась в горловину котла голова кочегара. – Кончили? – спросил он. – Кончили! Кочегар вынул голову, и из котла вынырнул мальчуган с открытой грудью и лицом, выпачканным накипью. – Все, старшина, в порядке? – Все, Еремеич. – Заогненный ящик почистили? – Почистили. – И связи тоже? – Тоже. – Экзаменовать, значит, не надо? – Не надо. – Смотри-и! Ну, ладно. Иду зарядить топки и пустить воду. Кочегар исчез. Старшина же, утирая рукавом лицо и втягивая с наслаждением свежий морской воздух, вливающийся свободной струей сверху через железные решетки и входы в машинную, сел на корточки у края горловины. В горловине блеснула свеча, и вылез другой шарик. – Какой час? – спросил он старшину. – Два будет. – А чтоб им света не видать! – выругался тот энергично и зло сплюнул. – Кому? – спросил старшина. – Известно, не мне. Ну, и общество же! До двух часов людей мучает. – Каких людей? – А таких! Что, мы не люди? – Выходит, не люди. – Ты вот, старшина, – горячился сморчок, шарик, – рассуди сам. Отчего нас так поздно держат? – А то как же? Пароход, умник ты этакий, ведь срочный. Сегодня итить ему надо. – Завтра пошел бы, не опоздал. – Говори! Станут ждать до завтра. Рейс из-за тебя откладывать, что ли? Время, брат, деньги… Ну, вы, идолы! Чего не вылазите?! – рассердился старшина. – Сейчас! Несколько свечей сразу вспыхнуло в горловине, и один за другим вынырнуло шесть черных, как дьяволята, шариков. – По домам! – скомандовал старшина, и все, обгоняя друг друга и гася на ходу свечи, бросились кверху. Наверху, на палубе, несмотря на позднюю ночь, продолжалась прежняя лихорадочная нагрузка. Гремели паровые краны, ржали зарываемые в трюмы лошади, мычали коровы и сливались в гул десятки голосов рабочих и матросов. Шарики юркнули вниз по сходне на набережную, разбежались в разные стороны и скрылись во мраке. А Стрижик продолжал спать. Товарищи забыли про Стрижика. И спит Стрижик под топкой. И снятся ему блаженные сны, и он во сне не перестает улыбаться. Ужасный, последний сон! Стрижик на минуту открыл глаза. В котле никого нет, тихо. Вверху над ним бледным матовым пятном, дробящимся на дымогарных трубах, светится круглая и открытая горловина. – Фу, дьявол! А чтоб тебе ни дна ни покрышки! – ворчит и ругается обычной руганью кочегар Еремеич. Голос его за котлом чуть слышен. Еремеич заряжает кардифом топки. – Чтоб вас рразорвало! Чудак Еремеич! И вечно он недоволен своими топками. Он находит их старыми, никуда не годными, вечно проклинает их и желает им от души разорваться, хотя вряд ли это ему выгодно, ибо разорвись топки – и первому влетит ему, Еремеичу. Стрижик, уловив эту ругань, улыбнулся, хотел было сделать движение, встать и вылезть из котла, но окаменелое от долгой и непосильной работы тельце его и не тронулось. Приподнятая было головка его упала опять на подпиравшую ее руку, из детской груди вылетел вздох, и Стрижик уснул опять. А Еремеич тем временем, зарядив все топки, полес закупоривать котел. Он заделал как следует горловину. Сперва обмазал края их суриком, потом залепил их несгораемым картоном – асбестом и привинтил гаечным ключом крышки. Он вспотел от этой работы. Тяжела эта работа и ответственна. Зато теперь он спокоен. В котле – ни одной дырочки, ни одной скважины и поры. Стрижик проснулся. Дыхание его сделалось частым и тяжелым, точно на него навалилась глыба. Печальное пробуждение! Матовое пятно вверху исчезло, исчезли заогненный ящик, трубы. Все исчезло, и глаза Стрижика потонули во мраке. Где-то сбоку визжала старательно завинчиваемая кочегаром гайка. Стрижик рванулся, но отяжелевшая головка упала назад и больно ударилась о топку. – Еремеич! – крикнул он сдавленно. (Еремеич потом рассказывал, что кто-то, кажется, его звал, но кто, он и не догадывался. И как тут догадаться.) Но Еремеич не слышал. Он возился с забортным краном. Кран был открыт, и на Стрижика хлынул дождь. В котле зажурчала вода, и все стихло… …………………………………………………………… Через пять-шесть часов сходня была отдана, поднят якорь, и пароход, гудя и выбрасывая клубы дыма, выходил за брекватер. А Еремеич старался. Сняв куртку и сорочку и похожий в таком виде на австралийца, он неутомимо отправлял по нескольку лопат угля и кусков промасленных тряпок то в одну, то в другую топку и разводил в них адское пламя. А если бы Еремеич знал!… Но он узнал обо всем после, в Константинополе. Была получена от пароходного общества телеграмма: «Загляните в котел. Нам заявили об исчезновении одного чистильщика котлов – мальчика. Кажется, катастрофа». Пар был из котла выгнан, и Еремеич заглянул… Но лучше бы он туда не заглядывал! Еремеич вскрикнул, выронил свечу и упал как подкошенный. Три месяца пролежал потом Еремеич. Он находился между жизнью и смертью и все время видел перед собой детский остов, протягивавший ему с тупым отчаянием на костистом лице руки.